С одной стороны, разные точки зрения помогают увидеть больше граней в жизни Неплюева, в его трудах, а с другой стороны, такой подход провоцирует несколько дискретное понимание того, что собственно делал Николай Николаевич: он и просветитель, и воспитатель крестьянства, и общественный деятель, и хозяйственник, и дворянин, и, странным образом, христианский писатель, не имевший систематического богословского образования. Его деятельность не вмещалась и часто до сих пор не вмещается в обыденное представление ни о церковном служителе, ни о дворянине, ни о русском аристократе, ни о педагоге – воспитателе крестьянских детей. Всё это прекрасно исследуется светскими неверующими учеными, которые оставляют в стороне его религиозные взгляды как несущественное обстоятельство его личной жизни (ведь религия, согласно ленинской формулировке, – частное дело каждого). Кто-то, наоборот, ставит особый акцент именно на религиозной стороне его жизни.

Когда мы представляем Неплюева только как общественного деятеля, благотворителя, устроителя крестьянского хозяйства, мы теряем то, что он сам считал важнейшим в жизни – его глубокую церковность. А если мы стараемся увидеть его как деятеля церковного, как человека религиозного, то часто как бы не знаем, что делать с его уникальностью. Как будто есть церковная жизнь конца XIX столетия, а есть Неплюев. Он не священник, чтобы говорить о его служении как о вполне церковном. Мирянином его тоже назвать трудно, поскольку его жизнь не похожа на обычную жизнь православных мирян. Он не монах, хотя ни он, ни его родная сестра не создали семей, а предпочли разделить свою жизнь с воспитанниками учрежденных Неплюевым школ и православного братства. Мы примерно знаем, к какой страте причислить и святых, и грешников, но вот для Неплюева не так легко найти место. Кто же он в Русской церкви? Как назвать его деятельность? Ведь если это христианское, церковное служение, оно не может быть не связано с традицией, при том что уникальность его очевидна.

Николай Николаевич создал церковное собрание, названное им «трудовым братством» и, как он сам утверждал, «с доверием учредил Братство в Духовном ведомстве и поставил его под покровительство епархиального архиерея». Он не просто собрал кружок единомышленников – если бы он так хотел поступить, то вряд ли бы обратился к крестьянам, будучи дворянином, – но совершенно сознательно создал именно церковное собрание и был его собирателем много лет вплоть до своей кончины. При этом Неплюев не становился рукоположенным пресвитером или епископом, хотя такие предложения от церковной власти к нему поступали.

Если немного отстраниться от авторитета, которым наделила апостолов церковная история, и обратиться непосредственно к их служению, можно сказать, что служение Неплюева имеет отношение именно к апостольскому, особенно если вспомнить важное замечание известного русского экклезиолога протопресвитера Николая Афанасьева о том, что служение апостолов было направлено не на индивидуальное обращение людей к вере, а на созидание церквей – христианских общин. При этом сам Неплюев, будучи основателем и блюстителем (как он и сам себя называл) братства, не раз входил в противоречие со священниками, которых направляли для служения в братский храм. Наиболее памятным осталось его расхождение во взглядах с отцом Романом Медведем, нашедшее отражение в «Частном ответном письме священнику Иванову». Именно в этом тексте представление Неплюева о пастырском служении, выстраданное им в многолетнем созидании трудового братства, вступает в противоречие с тем представлением, которому научались в духовных семинариях и академиях. Действительно, при всей разнице курсов пастырского богословия, которые были созданы в течение XVIII и XIX веков в русских духовных школах, основными задачами священства и пастырства виделись, во-первых, совершение церковных таинств, во-вторых, молитва (имеется в виду личная молитва за прихожан и за все обстоятельства их жизни и проч.), затем проповедь слова Божьего (прежде всего с церковного амвона), а также свидетельство благочестивой жизни своим собственным примером, примером жизни своей семьи и т.д. Пастырская подготовка в духовных учебных заведениях предполагала скорее индивидуальную заботу о прихожанах, нежели созидание церкви как собрания с более или менее ясными границами – эта ситуация остаётся таковой и поныне. Для Неплюева же главной пастырской заботой было собирание братства, причем братства как церкви или церкви как братства в его конкретном составе. Поэтому при всём своём глубоком уважении к сану и церковной организации он не позволял никому изменять жизнь братства и вносить в неё чуждые основания. В этом пункте мы видим радикальное расхождение Неплюева как человека церковного, как христианина в его пастырских взглядах и трудах с теми взглядами, которые он встречал у священников, направлявшихся церковным руководством в братский храм.

Следует особо отметить талант Неплюева как церковного писателя, находящегося с одной стороны вполне в традиции славянофильских рассуждений о Церкви и христианстве, с другой же – весьма оригинального. Его язык лишён стилизации под церковный. Он искал в языке новые возможности выражения христианских истин для обострения духовного чувства своих читателей, для пробуждения в них веры. Чего стоят такие его выражения, как, например, «стройная организация жизни», или «добровольная дисциплина любви», «лично добрые отношения», «нежное братолюбие», или то, что он считал необходимым преодолевать – «немощь антибратских инстинктов» в каждом человеке. Всё это направлено на одно – на созидание церкви как братства, на установление особых, открытых, доверительных, искренних и даже нежных отношений между братьями и сёстрами внутри каждого церковного собрания. В этом плане понимание единства церкви у него совершенно ясное и цельное, он не рассматривает церковь как объект, он смотрит на неё изнутри. Здесь он прямой наследник Хомякова.

Принципы пастырского служения Неплюева нелегко выделить, поскольку сознание его представляется довольно цельным, непротиворечивым, и когда пытаешься в нём что-то выделить, есть опасность что-то и упустить.

1. Служение старшего, блюстителя, священника братства нельзя бросить, нельзя оставить, оно не предполагает изменений в связи с обстоятельствами и настроениями. Всё можно терпеть – и трудности личных отношений, и внешние трудности жизни, если быть верным делу Братства. Это главное, и для Николая Николаевича именно здесь проявляется верность Церкви, а следовательно и Богу.

Неплюев как бы обновляет понимание добродетели терпения. Часто в церковной проповеди мы встречаемся с тем, что терпеть нужно всё, но не понятно, ради чего – как бы ради Христа, ради Господа, встреча с Которым далеко впереди, за пределами этой жизни. Неплюев же утверждает, что в человеке не всё от природы заложено для братской жизни, и именно ради созидания этой самой братской жизни, которое и есть созидание церкви, важно это терпение обрести. Он замечательно писал, что такое терпение возможно иметь, если быть верным делу Братства, «новорождённого младенца церкви». Он пишет священнику Иванову: «Скажите, что вы обвенчаны с церковью Братства, верны ей и не думаете ни изменять ей, ни разводиться с ней». И это представление о церкви как невесте и о пастыре как женихе он спускает с уровня онтологического, то есть умозрительного, на уровень совершенно практический. Он сам это пережил и естественно предполагает такое же отношение к своему служению у братского священника.

2. Внутренняя жизнь церкви (братства) носит мирный характер. К этому нужно всецело стремиться, и такая жизнь не должна разрушаться даже трудностями «внешней» общественной жизни. Неплюев называет это «солидарностью честных и добрых намерений в деле общения». Не конкуренция царствует в братстве, в отличие от общества, а мирное созидание.

3. Ему противны споры, и первостепенное значение имеет практическое созидание в братстве мирных отношений. И здесь можно вспомнить известное высказывание апостола Павла, где он говорит про «споры о мнениях», что «ни мы такого обычая не имеем, ни церкви Божии» (1 Кор 11:16). «Нужно не усыплять совесть говорильней», – пишет Неплюев, полагая, что споры о поисках справедливости так же не полезны, как и «бессистемная благотворительность». Как пастырь постоянно думая о том, куда должно двигаться его стадо, он не допускает, чтобы слова, дела и мысли расходились в разные стороны, что он наблюдал повсеместно. Самое трудное, считал Николай Николаевич, – не говорить о братстве, не проповедовать его, но осуществлять его в практике жизни. Это трудно, потому что есть «грех антибратской рутины жизни народов, твёрдо убеждённых в своем правоверии при полном разладе экономического и социального строя жизни».

4. Старшие в братстве не конкуренты, ищут «не себялюбивого торжества личной победы, личного разума, личной воли над разумом и волей другого», а «мирного любовного обмена мыслями в духе любви как к делу братства, так и друг к другу».

5. Для Неплюева важнейшим принципом является «жизненное единение в любви». Проблемой он считал «полное отсутствие личных чувств живой любви и живого уважения к братчикам» со стороны священника. При закрепившейся практике подготовки священников в семинариях и академиях у них формировалось определённое самосознание. И Неплюев не находил у служащих в братском храме священников не только почитания братолюбия как центральной идеи братства, но и любви к каждому конкретному братчику.

6. Забота Неплюева о единстве проявляется также в неприятии экстенсивных путей развития братства, в убеждении о невозможности проповедовать братство среди тех, кто не принимает добродетель «нежного братолюбия», а значит искренности, открытости отношений. Проповедь братства – не громкая, это не возвещение «граду и миру» собственных идей в стремлении повести к братской жизни целые народы, что нередко кажется желательным не только священнослужителям. Братство и церковь не могут претендовать на господство, пусть даже и мирное.

7. Характерно выражение Николая Николаевича «духовный милитаризм», как он называет попытку экспансии со стороны христианства, которая покушается на свободу человека. При всей внутренней силе новозаветной истины, христиане не могут пренебрегать свободой человека. Неплюев ценит в пастыре «великодушие, кротость, смирение, любовь в практике личных отношений».

8. Его выражение «дисциплина любви» нужно верно понимать. Оно означает не слепое повиновение авторитету, а напротив, постоянную инициативу любви, исходящую от каждого. Пастырь не может быть внешним авторитетом, даже при том, что люди нередко к этому готовы и этого ищут, испытывая усталость и напряжение от свободы. Члены братства не должны быть безвольными. Неплюев старается выстраивать личные отношения, а не требовать отношения к себе как к авторитету, в чём укорял, в частности, священника Иванова, который предлагал именно такое видение братского священника и блюстителя Братства.

9. Ещё один важный для Неплюева аспект пастырского служения – воспитание «духа мира, единения и гармонии, а не борьбы». Пастырю нужно стать «высшей совестью» в Братстве. Он подчеркивает, что высшая совесть – это не превосходство над другими. Только Бог-Сердцеведец знает, кто из братства реально имеет высшую совесть, но старший должен ревниво ограждать братство от вредной закваски и быть голосом общебратской совести. Каждый имеет право быть совестью братства, но старшие имеют такую обязанность. Священник не может быть высшей совестью только в силу своей благодати священства и помазания. Пастырь ни от кого не может требовать подчинения. По мнению Николая Неплюева, послушание и подчинение – не просто разные, но противоположные вещи. Но и послушания требовать пастырь не может.

10. Неплюев, прошедший практику многолетнего созидания братства, понимал, что пастырь, отдавая этому все силы, не может требовать быстрого результата. Придётся много лет потратить на то, чтобы братство действительно создалось – не как организация, а как то, что живёт общей братской верой и любовью. Пастырское руководство должно заключаться исключительно в нравственном влиянии. Пастырь силен не умом, но верой и «нежной любовью» ко всем членам братства. «Не стать против истины» для пастыря важно, но не могут преобладать над любовью отвлеченные богословско-философские истины и научно-схоластическая казуистика в ущерб «смиренному братолюбию» и «смиренной практичности». «Ум горд, любовь же смиренна». Братство ничего не должно пастырю, который должен терпеливо и смиренно ожидать плодов своего служения.

11. Пастырь не может возвышаться, это неминуемо вызывает презрение к «пасомым», нельзя поработить волю кого бы то ни было. «Руководство это (пастырское – Д.Г.) должно заключаться исключительно в нравственном влиянии, с любовью к прихожанину и уважением к его христианской свободе ему предлагаемом и добровольно, и вполне сознательно им воспринимаемом… При таких обстоятельствах само руководство становится духовным благодеянием, помощью и утешением». Нечто подобное впоследствии замечал отец Александр Шмеман, находя в «духовной власти» нечто отвратительное, нехристианское.

В «Письме к священнику Иванову» Неплюев поднимает и тему старчества. Он пишет, как было бы замечательно, если бы на лоне братства возникло это служение. Но старцев не назначают, и сами себя старцы не назначают. Это не индивидуальное служение, оно возникает из церковной жизни и нуждается в рецепции церкви. Такое духовное руководство принимается как отклик со стороны тех, кто признаёт того или иного старшего как пастыря – человека, который как бы ближе к Богу и действительно может больше видеть.

12. Как известно, братство Неплюева состояло не из отдельных членов, а из братских семей – общин. И одно из его замечаний в многожды упоминаемом мной «Письме к священнику Иванову» связано как раз с пастырской заботой об общинах, которая есть «более трудное дело исключительных отношений к целым группам Ваших прихожан, какими являются братские семьи». Николай Николаевич считал, что попечение о братских семьях – это следующий, более трудный шаг, предполагающий прежде установление личных отношений с пасомыми.

Николай Николаевич возрождает пастырское служение в апостольском понимании, а не как «посредничество» между религиозным народом и Богом, то есть жречество, как по преимуществу интерпретируется в церковной среде служение священников. Он замечательно пишет: «…и мне именно это и не прощали, по поводу того, что в Уставе я не предоставил священнику каких-то исключительных прав, которых я действительно ему не предоставил, не желал предоставить, скорбным опытом жизни познал, что очень благоразумно сделал, что не предоставил, и могу только тому радоваться не только за Братство, но и за церковь православную».

Неплюев считал, что Русская церковь нуждается в исправлении и восстановлении, потому что «рутина жизни православного русского народа страшно далека от православной правды», что «истинное православие так недостаточно осуществлялось в жизни русского народа, что миряне … стали в глазах духовенства простым “христианским материалом”». И все русские христиане виновны в том, что «отчасти подчинились историческим обстоятельствам, отчасти создали их. Неправда, чтобы кто-нибудь был невиновен».

Служение Неплюева заставляет пересматривать характер, смысл и цель пастырского служения. Он явился предтечей постконстантиновской эпохи, заложив здоровые основания для созидания подлинной церковной жизни в богоборческое советское время. Он вернулся к норме христианской жизни, апостольским принципам собирания церкви, и эти принципы должны быть восприняты и нами. Это очень ценный и редкий в наше время подход к пастырскому служению именно в христианском контексте, в апостольском понимании, когда пастырь – действительно тот пастырь добрый, собирающий стадо. Такая пастырская практика апостольских церквей восходит ко Христу не символически, как это мы сейчас видим, а реально. В этом служении проявляется кеносис, самоумаление, когда воплощаются слова: «Кто хочет быть первым, пусть будет последним из всех и всем слуга» (Мк 9:35).

Текст: доклад председателя Преображенского братства Дмитрия Гасака на конференции «I Неплюевские чтения».
Материал подготовил Олег Глаголев.
Источник: ссылка